1."Герой нашего времени" - как итоговый документ первых десятилетий века

Роман Лермонтова, по своему содержанию и заключённой в нём идее, оказался достойным своего создателя. Не часто автор остаётся довольным своим созданием, ещё реже оно приносит удовольствие читателю. Полный успех какому-либо творению может обеспечить, наряду с высокой художественностью, и его актуальность, полное созвучие с потребностями современников.Чего же особенного произошло в то время, что оказалось способным вызвать к жизни столь непохожее на доселе созданные русскими произведение?.. Рассмотрим подробнее. Михаил Юрьевич погиб в году 1841-м, не дожив до середины века, самого по себе сложного, плотно наполненного неординарными общественными и культурными событиями. Так что же случилось за эти сорок лет такого, что подтолкнуло молодого человека немногим более двадцати трёх лет от роду взяться за сложный прозаический жанр, будучи успешным столичным поэтом? Казалось бы, он ещё далёк от критического в жизни каждого поэта возраста, когда на исходе третьего десятка включаются внутренние, кардинально преобразующие всё существо человека, механизмы, которые знаменуют своим появлением конец периода духовной и житейской незрелости и начинают новую эру - эру глубокого самоосознания личности и более серьёзной творческой работы. Но время будто поторопило его: давай! давай! И сумело, скорее всего, против воли поэта, заставить взяться за труд, который уже был ему по силам, но черёд которого ещё не пришёл. Именно в этом парадоксе кроется тайна ровного успеха романа у многих поколений русской молодёжи и литературного бессмертия автора. Печорин, несмотря на обстоятельные доводы непричастности его к личности самого Лермонтова (которые он был вынужден привести в предисловии ко второму изданию "Героя" - из-за резких нападок нечутких критиков), с головой выдаёт юного писателя: да ведь это он сам! Не скрыть этого за нагромождением объяснений школьных учителей; даже сам автор, отрекаясь от Печорина как от своего литературного двойника, невольно являет вынужденную, вызванную к жизни критикой, позицию защиты... Гордая натура автора уязвлена сверх меры, поэтому необходима легенда о непричастности его к выявленному им типу человека. Если задуматься: из века в век наибольшую популярность и всенародную любовь приобретали именно такие произведения, героем которых (скрыто или явно) выступал сам автор, изыскивая из глубин собственной малоисследованной души, как из земных глубин - руду, те черты, которые ложатся в фундамент характера героя. Писатели не рождаются случайно - оттого натура таких героев всегда содержит полюсы человеческой природы, которые близки и понятны каждому из современников, пусть даже они внешне гневно отрекаются от глубинных ощущений авторской правоты. Умница Белинский, приятное исключение из тьмы любителей позубоскалить по поводу (т.е. критиков), зорко разглядел это; его впечатление задокументировано письмом к Боткину, написанным после встречи его с Лермонтовым в Ордонансгаузе на Садовой улице Петербурга, где тот находился под арестом за дуэль с Э. де Барантом: "Глубокий и могучий дух!.. О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!.. Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлаждённом и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого".*
Отечественная война 1812 года потрясла всё общество, не оставив равнодушным и не изменившимся ни одного человека. Наверняка маленького Лермонтова будоражили рассказы взрослых очевидцев о той войне, подготавливая его неокрепшую душу к сложной, зачастую трагической, судьбе поэта. Большое впечатление произвело на мятущуюся юную душу и события на Сенатской площади в декабре 1825 года. Всё это не могло не вовлечь его в богатую на происшествия литературную жизнь с её всплесками негодования - в ответ на казнь декабристов, горячими сторонниками которых были многие поэты и писатели. В 30-х годах необычайно остро стоял "польский вопрос", который вызывал в обществе неоднозначную реакцию - накал страстей был не меньшим, чем вокруг "балканской пороховой бочки"... Сложная обстановка наблюдалась и на Кавказе, разряжали которую время от времени походы генерала Ермолова. Событием огромного общенационального значения явилось убийство в январе 1837 года Пушкина; температуру кипения общественного мнения поддержала и преждевременная смерть не менее замечательного человека - Грибоедова. Как видно из перечня, каждое событие по отдельности способно серьёзно повлиять на судьбу всего народа, произвести переворот в сознании многих людей, не говоря об одном человеке. И если войны накладывают отпечаток на жизнь многих поколений, выжигают тавро в памяти целой нации, то частные, но сравнимые по масштабу трагизма с войной, случаи убийства лучших людей современности имеют своим результатом то, что всегда находится человек, который не даёт затянуться ране на потревоженной народной совести и покрыться, как коростой, плёнкой забвения. Таких людей обычно не любит власть - оттого, что они мешают создавать иллюзию благополучного правления, настойчиво напоминая о боли (да и постоянная боль противна человеческой природе). Но именно они тянут живую нить памяти от одного поколения людей к другому. Лермонтов сумел обнаружить в эпицентре национальных потрясений разомкнутые звенья "цепи" (той живой "нити") и успел подхватить их с помощью своего жизнеутверждающего романа. И пусть места соединения облиты его молодой кровью, они также и запаяны (для вящей прочности!) его блестящим писательским даром.
Огромное количество восторгов и не меньшее - негодований - вот итог труда, задуманного самой историей и воплощённого молодым поэтом. Очевидно, что Лермонтов выступил как орудие самой судьбы, законам которой вынуждены подчиняться все. Это - как раз тот случай, когда высшая сила (о существовании которой на протяжении романа рассуждает главный герой) устами одного преподносит горькую жизненную истину - в назидание будущим "лишним людям". Главное достоинство "Героя" - его своевременность, актуальность (чему немало поспособствовал и его язык - живой, светлый, ёмкий и краткий до скупости, который выдавал в авторе тонкого лирика, жадную до жизни натуру, истинного мастера). Всегда лучшими прозаиками выступали люди, много лет бывшие "убеждёнными" поэтами; единственный роман Лермонтова, стОящий многих томов трудночитаемого серьёзного прозаика, - тому бесспорное доказательство. А лиризм, по убеждению Белинского, есть отец, родоначальник всякого поэта, более того - всякого народа. А разве "Герой" - не народный роман? "Вот книга, которой суждено никогда не стариться, потому что, при самом рождении её, она была вспрыснута живою водой поэзии".* Синтез жанров, особенно заметный у поздних романтиков, в полную силу проявился у Михаила Юрьевича: в его романе ярко проявила себя особенность русской литературы - способность пережить в краткие сроки и вместить в узкие рамки все моменты европейской жизни, которые на Западе развивались долго и последовательно. Ведь это уникальная русская черта! Как ей не стать ведущей в не менее уникальном характере Лермонтова.

2. От романтизма к реализму

Роман возник на стыке двух мощных культурных стилей - уходящего в прошлое, но ещё сильного в своём влиянии на умы, романтизма и заступающего на его место, вызванного самой жизненной необходимостью, реализма. Визуально роман - сборник вполне самостоятельных, законченных по смыслу повестей, объединённых лишь одним главным лицом - Печориным. Циклизация была характерной чертой отечественной литературы; особенно заметно это было в 30-х годах ХIХ века, но повести тогда объединялись обычно по другим признакам ("Повести Белкина" Пушкина). Жанровое же многообразие объясняется той вышеупомянутой особенностью литературы: Лермонтов, как бы предугадав недолгий срок, отпущенный ему жизнью, с одной стороны, поддержал добрую традицию романтизма и сплавил воедино как можно больше жанров (стремление отобразить весь сложный спектр человеческого характера), с другой - отдал полную дань всё чётче проступающей со временем тенденции - уложить суть литературного творчества в прокрустово ложе очерка. Чуть позднее, в 40-х годах, это стремление оформится в натуральную школу, идейным руководителем которой станет В. Белинский, а практическим предшественником будет объявлен сам Гоголь. Переходные периоды всегда подразумевают для художника гораздо больше, чем обычно, возможностей для реализации своей цели... Лермонтов своим чутким внутренним компасом верно угадал будущий курс русской литературы; можно утверждать, что он внёс те судьбоносные корректировки в штурманские расчёты, которые вывели судно отечественной словесности на просторы не моря - океана, что позволило ей развиваться поступательно, свободно, не торопясь и не спотыкаясь на подводных рифах "не переваренного" западного материала.
Можно долго рассуждать о процентном соотношении в романе черт романтических и реалистических; попытка их разграничить всегда терпит неудачу, ибо ценность романа - именно в своей нерасчленённости. Так стоит ли умалять детальным анализом прелесть "Героя нашего времени" - ведь он хорош при целостном, если хотите, одномоментном восприятии?.. Возможно, этим и объясним магнетизм маленькой книжечки о судьбе типичного представителя одного из многих поколений объёмом всего в семь печатных листов. Но! Разобраться во всём этом всё-таки придётся. Автор воспользовался лучшим, что имел в себе романтизм: он поставил в центр повествования одного человека и человека незаурядного, сильного, со сложной, непонятной для большинства судьбой, которого на каждом шагу подстерегают неординарные события, с которым случаются вещи, невозможные в жизни других людей. Всё внимание сосредоточено на нём, все окружающие его люди "работают" на него, обстоятельства его жизни - из ряда вон, прошлое его туманно (обозначено парой общих фраз); само повествование подразумевает необыкновенное будущее, не исключая трагичный конец. Реализм же проявляется не столь пышно и отвлечённо, наоборот - остро, конкретно, захватывая дух глубиной психологических разработок характеров, непривычно откровенными самооценками героя и точностью в описании алгоритма человеческого поведения в той или иной ситуации. Последний аспект наводит на мысль о том, что этот роман - философский (романы Мюссэ), но этим его идея не исчерпывается. Краткость и приближённость его к реалиям жизни роднит его с очерком, но смысл гораздо глубже; придётся набраться терпения и засесть за него надолго, прежде чем станет ясен его истинный замысел! Весьма много общего у него и с романом-путешествием ("Путешествие" Карамзина), но просто этнографическими наблюдениями и документированием увиденных сцен дело не ограничивается, а странствия героя обусловлены не его личной волей, а обстоятельствами. Исповедальные моменты жёстко не фиксируют дневник Печорина в рамках романа-исповеди ("Исповедь" Руссо); к биографии и нередко субъективным самонаблюдениям здесь привязано нечто большее, да и сам дневник не предназначен для опубликования...
Ведущие методы одного и другого стилей как нельзя более точно реализуют замысел автора: центростремительная композиция как раз и преследует напрямую цель - подчинить всё содержание романа раскрытию характера Печорина (от повести к повести - путём компоновки их по принципу контраста, антитетичности: эгоист Печорин в "Бэле" противостоит добродушному Максиму Максимычу из "Максим Максимыча"; свободные контрабандисты в "Тамани" соседствуют с искусственным в поведении, склонным к условностям "водяным обществом" в "Княжне Мери"). По этому же принципу "шахматной доски" роман делится и на две части. В первой Григорий Александрович сближается с простыми, безыскусными в поведении людьми (Бэла, Казбич, Максим Максимыч, Азамат, мирной князь, вольные контрабандисты), что на первых порах рисует его как человека, лишённого непосредственности, добросердечия и целостности души. Эти недостатки, однако, соседствуют с явными его достоинствами - мужеством, смелостью в поступках, яркостью чувства, которые наталкивают читателя на мысль: герой-то - не прост! Во второй части он показан в родной его стихии - стихии высшего света, офицерского окружения (Лиговские, Вера; Грушницкий, Вулич, Вернер). Нарушив хронологию, автор сознательно выстроил свой роман так, что более захватывающей истории читателю трудно найти. Романтический принцип изображения жизни одного героя - как фокусирования истории целого народа развернулся во всю широту своих возможностей. Здесь уместно рассмотреть композицию поподробнее.

3. Замкнутый круг или спираль?
3.1. Со временем "на ты"

В какой же последовательности должны были следовать главы? Строго следуя хронологии, повести необходимо было расположить в таком порядке: "Тамань" - "Княжна Мери" - "Бэла" - "Фаталист" - "Максим Максимыч" - предисловие к "Журналу Печорина"... Но в том и дело, что автор сознательно пренебрегает строгим законом времени и по тонко продуманной схеме перестраивает композицию; при этом к первоначальному замыслу - как можно полнее, необычными средствами раскрыть внутренний мир главного героя присоединяется ещё ряд моментов. Чтобы с первых страниц захватить в свои руки читательское внимание, он сначала повествует об экстраординарной выходке Печорина, чем несказанно будоражит воображение: загадочный молодой офицер влюбляет в себя девочку-горянку и не для того даже, чтобы скрасить одиночество сидения в крепости, тем более - жениться, а чёрт его знает для чего! А как он обращается с добрейшим Максимом Максимычем... Не иначе - автор взял с места в карьер! Наполовину субъективные, односторонние суждения о Печорине старого офицера однозначно - не раскрывают и половины той тайны, что завесой окружает того. Затем рассказать о встрече с героем берётся сам автор через сторонний взгляд путешествующего по Кавказу офицера, но наблюдения его настолько кратки и сухи, что ещё сильнее распаляют внимание читателя: да что же это, в конце концов, - романтическая новелла о похождениях юного офицерика или что-то этакое - новое, прикоснуться к чему читателю предстоит впервые? Далее, как бы смилостивясь над ним, сбитым с толку, к делу приступает инкогнито, наблюдает за кучкой людей, которые его чем-то интригуют, и даже в этой позиции умудряется чуть не погибнуть - глупо, польстившись на красоту местной ундины-контрабандистки (воистину - все женщины в его жизни роковые!). И только со второй части начинает проясняться общая картина - от страницы к странице всё чётче проступают основные черты этой загадочной натуры. Последняя повесть, в которой вкратце изложен случай из офицерского быта, ставший возможным не только из-за служебной рутины и повседневной скуки гарнизонной жизни, но и благодаря отчаянному порыву человеческого сердца, решившего в очередной раз испытать фортуну, подводит итог идеи всего романа.В ней Лермонтов не только остро ставит вопрос о том, что ведёт человека: его собственная свободная воля или предопределённость свыше, но и даёт рельефную иллюстрацию того, как нужно поступать, даже если ты всего лишь игрушка в чьих-то более сильных руках (сцена захвата Печориным пьяного казака - убийцы Вулича). Печорин здесь - человечный человек и настоящий мужчина с железной выдержкой и уязвимой душой (первое окружающими обычно игнорируется, второе - ставится в вину).
Казалось бы, чего проще - расположить повести, следуя лишь временнОму принципу, не утомляя себя излишним трудом, не претендуя на роль дидактика, пророка, ментора... Но тогда исчезла бы главная интрига, пропала напряжённость повествования, да и сам роман, возможно, стал бы называться не "Герой нашего времени", а, допустим, "Похождения Ивана Пупкина". Даже фамилия Печорин, как заметил Белинский, возникла не случайно: автор этим дал понять, что так же, как Печора недалека от Онеги, так и его герой близок к пушкинскому "лишнему человеку", который явился для Григория Александровича не примером для подражания, а горьким напоминанием о том, что в обществе ничего не меняется, и об угрозе повторить его собственную судьбу! Тревожно мигнул красный огонёк в тумане, кто-то его не заметил, кто-то намеренно отвернулся, кто-то задумался - и только... Расставь Лермонтов главы так: "Тамань" (Печорин после шумного дуэльного дела едет из Петербурга в действующий отряд) - "Княжна Мэри" (герой после военной экспедиции отдыхает в Пятигорске) - "Бэла" (он переведён в крепость за "линию" - после дуэли с Грушницким) - "Фаталист" (он отлучается на две недели в казачью станицу) - "Максим Максимыч" (спустя пять лет проездом в Персию встречает на Кавказе своего приятеля и сослуживца по крепости и повествователя офицера) - предисловие к "Журналу Печорина" (известие о смерти героя на обратном пути из Персии завершает череду событий), - всё ограничилось бы простым человеческим сочувствием читателя к незадачливой судьбе героя и скучающим зевком на последней странице! Разве мало их - молодых да ранних, мятущихся и конфликтующих с людьми более спокойными и здравомыслящими, влюбляющих в себя чужих жён, смазливых черкешенок и маленьких княжон? Полноте: пруд пруди! А уж тех, кто по ветрености натуры попадает в разные глупые переделки, вроде дуэлей, драк и склок, - и того больше! Вот психология большинства читателей; и они были бы правы, прочитав роман в нашей гипотетической редакции. А вот после лермонтовского "Героя" наблюдается иная картина: часть негодует (да какой же это герой времени, да у меня больше причин для этого "звания": и "Владимир" I степени имеется, и был однажды удостоен чести пожать руку самому государю императору!), но часть и восхищается (а ведь и правда герой: умный, мудрый, сильный, до конца противостоящий року - а рока как раз и нет в судьбе обладателя ордена, оттого ему легко живётся и единственная цель его жизни - с внешним почётом степенно проследовать к могиле, не заботясь ни об одном человеке, кроме себя, и не обладая ни одним качеством духа, которое даёт противостояние судьбе всегда и везде).
Простота и эффективность авторской композиционной идеи поразительны. Это чувствуется не сразу, а лишь после неоднократного добросовестного прочтения и неторопливого анализа. Так уж устроен человек: то, что его "цепляет" за сердце, он стремится разобрать на части и всесторонне исследовать. Лермонтов хорошо знал об этом. Раскрыть характер Печорина сначала с чужих слов (Максим Максимыч), затем - через описание непосредственной встречи с ним автора, позднее - через его дневник (этот документ до предела наэлектризовывает внимание посторонних - так хочется заглянуть в чьи-то откровения, обычно не предназначенные для широкого круга; но теперь это позволительно, ведь автор его погиб...).

3.2. Всё дело - в редакциях

Впору ответить на вопрос: был ли роман продуман автором заранее или композиция "Героя" сложилась спонтанно, "экспромтом", как это нередко бывает у поэтов? Вопрос очень интересный, предположений здесь масса. И всё-таки... Возможно, "Тамань" и "Фаталист" изначально задумывались как самостоятельные кавказские повести, никак не связанные с идеей романа. Одновременно с работой над ними автор замышлял вернуться к работе над "Княгиней Лиговской", прерванной им из-за ссылки. Видимо, его не удовлетворял старый сюжет - отсюда желание переделать всё заново и перенести место действия непосредственно на Кавказ, объединив очерки с психологической повестью, начатой в "Лиговской". Можно также предположить, что роман как единое целое был задуман и начат в 1837 году - об этом свидетельствуют некоторые очевидцы; например, П. Жигмонт (внук генерала Петрова) видел, как остановившийся на квартире его отца Лермонтов, вчерне набросал повесть "Тамань" из "Героя" (было это в октябре 1837 года). А не было ли так, что существовало несколько редакций романа? Первая была подготовлена автором к концу 1838 года и состояла из трёх последовательно написанных в новом жанре повестей (кавказский очерк+психологическая повесть): "Бэла", "Максим Максимыч", "Княжна Мери". Вторая возникла в процессе работы над романом - в августе-сентябре 1839 года автор подготовил её, включив повесть "Фаталист" и переписав с черновиков в отдельную тетрадь все эти повести, исключая "Бэлу", которая уже была напечатана в мартовском номере "Отечественных записок". Если же сравнить тетрадь с печатным текстом,то можно сказать, что к концу 1839 года была ещё и третья редакция - наборная рукопись, в которую автор включил "Тамань" и, изменив концовку "Максим Максимыча", написал предисловие к "Журналу Печорина". Как бы то ни было, но из всего этого можно сделать вывод, что необычная композиция - не случайное стечение обстоятельств работы автора с повестями, а именно - сознательная кропотливая работа над романом как "длинной цепью повестей", красной связующей нитью которых является Печорин. На каждом очередном этапе работы Михаил Юрьевич набрасывал своё произведение как законченное целое, широко использовал ранее заготовленный материал и ни на секунду не отказывался от сокровенной цели - выставить перед обществом беспощадное обличительное стекло, данное ему богом, - зеркало своего таланта (действенность Печорина - в пику бездеятельности общества).
Иллюстрации богатства натуры Печорина, как узоры в калейдоскопе, перемежаются друг с другом, выступая как объективно-субъективные зарисовки со стороны (суждения о нём "водяного общества") и как такие же - изнутри (исповедь героя). Заглядывая в такой "калейдоскоп", с первых мгновений подпадаешь под необъяснимую власть воли автора - это сравнимо с ощущениями зрителя, впервые попавшего в кинозал, оснащённый стереосистемой. Волнуют непредсказуемые переходы от загадки к разгадке, от одного лица к другому, противоположному первому по характеру (типичная черта романтиков, предшественников Лермонтова). Композиционно-сюжетная прерывистость и разорванная хронология нисколько не утомляют, напротив - погружают в особое состояние, которое, против ожидания, приятно, даже желательно. Сложный, зигзагообразный, путь героя в полной мере отражает ершистость и непоседливость его характера; однако, это не влияет на внутреннюю идейную конструкцию романа. Начавшись с "середины", он доходит до "конца" и вновь возвращается к "середине", но уже через "начало" - кольцо замкнулось, искра вспыхнула, "бикфордов шнур", подходящий к "шашке" до поры до времени спящего общественного мнения, начал тлеть...
Лермонтов в первой части выдаёт ударную дозу: события в жизни Печорина подготавливают читателя к трагическому разрешению мучивших его внутренних вопросов - преждевременной его гибели. Здесь ещё есть место для негодования, недоумения, ощущения превосходства над вымышленным героем, неудачником и откровенным чудаком. Во второй же, как на ладони, представлен ранний этап его жизни, юность, когда он только-только начал обзаводиться личным опытом, почти всегда горьким. Эта горечь, накопившись до критической массы, кардинально изменила его внутренний мир, не затронув, однако, как ржа, его духовный стержень. Печорин стал другим - холодным, скупым на чувства, сторонним наблюдателем за жизнью людского муравейника. Да, он сильно изменился, но только для того, чтобы остаться самим собой! Эта метаморфоза как упрёк, вызов тем, кто, являясь в душе подлецами и негодяями, не способны ни на какие перемены: мелочность их натуры не допускает и мысли о духовной эволюции. Лермонтов устами Печорина говорит: "...я вступил в эту жизнь, пережив её уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книги".*** Он до крайности откровенен; эти слова для чуткого читателя - как крик боли: мне так мало лет, а я так устал! Откуда эта усталость - не у кого спросить. Печорин (да и сам автор) по сути мальчик, но переживший столько, что вместит иная взрослая жизнь, раньше времени осознал жестокость жизни, но не сумел найти ей оправдания. Он обращается к миру с исповедью - с единственным средством излить свою боль. И невдомёк ему, что всё дело в том несоответствии количества прожитых лет серьёзности тех происшествий, участником которых предопределила ему стать судьба. И нет души, которая хотя бы из сострадания объяснила ему это. В этом возрасте он ещё настолько зависим от чужого мнения, что не может окончательно довериться самому себе. Гораздо горше, что такого человека нет и среди женщин - Бэла и Мери по отношению к нему ещё большие дети, а Вера... Вера, при всей своей привлекательности, неизлечимо больна; телесный ли недуг виной её слабому характеру, но она не находит в себе сил объяснить ему очевидные житейские вещи. И так сильна в Печорине память о предсказании гадалки!.. Тупик? Нет же. Трагедия? Да. Выход - потерпеть ещё лет пять, мудрость придёт сама (как не хватало этих "пяти лет" самому Лермонтову!). Но - больно, невыносимо больно; убежать, но куда от себя убежишь? В Петербург, в Персию, в отставку. Фабульно Печорин покидает крепость навсегда, отправляясь в Петербург, затем в Персию; сюжетно же - он вновь в неё возвращается (подсознательная уверенность в том, что от себя, от судьбы не убежишь). Похожий приём прослеживается и в другом произведении Лермонтова - "Мцыри": герой блуждает по кругу, не находя выхода (композиционный "образ" судьбы героя и всего его поколения).

3.3. В романе - как в жизни

Кольцевая композиция обусловлена жизнью самого Лермонтова. Даже места, описанные в романе, поразительно точно соответствуют реальной местности. И люди. Так кто же он - Печорин? Всего лишь типаж отдельной эпохи?.. Вы верите предисловию автора? Но вышло оно лишь перед вторым изданием. Вы легко купились на авторские уверения, что Печорин - ни в кроем случае не сам автор, что он - средоточие пороков века, что Лермонтову было "весело рисовать" самого себя. Вряд ли кто после прочтения романа даст себе труд глубоко заинтересоваться судьбой самого автора и, следуя запутанными тропинками, протоптанными отчаянными лермонтоведами-энтузиастами, проникнуть в мир одной из самых таинственных фигур русской литературы.
Лермонтовский пейзаж с видом Крестовой горы послужил ему большую службу; именно он помог ему при описании маршрута путешествия Максима Максимыча по Военно-Грузинской дороге через Крестовый перевал. Гора будто поменяла ипостась - изображённая живописно, в красках, она обрела своего двойника, будучи словесно описана в романе. Крепость, где происходили события, изложенные в "Бэле", оказалась вполне реальной и даже приобрела имя - Таш-Кигур (Каменный Брод); в 1825 году её выстроили при Ермолове на левом фланге Кавказской линии, за Тереком, по реке Аксай, на границе с Чечнёй. Сама крепость находилась в нескольких верстах от Шелкозаводского - имения родственника поэта Хастатова, у которого он бывал. Лермонтов также нуждался в курортном лечении, часто бывал в Ставрополе, Ессентуках (близ этой бывшей казачьей станицы Печорин загнал коня, пытаясь догнать Веру), Пятигорске и не понаслышке знал о нравах местного "водяного общества". А Бэла! Романтическую историю похищения татарки по имени Бэла он услышал в том же Шелкозаводском. Эпизод с пьяным казаком из "Фаталиста" полностью подтверждается случаем, произошедшим с А. Хастатовым: его также чуть не изрубил пьяный казак в станице Червлёной. Лермонтов жил в тех же местах, среди тех же людей, мучился теми же вопросами, что и Печорин.Это подтверждается буквально на каждом шагу: центральная улица современного Пятигорска, недалеко от бывшего Елизаветинского источника, когда-то была Пятигорским бульваром - излюбленным местом отдыха "водяного общества", на котором Печорин так обидно подшутил над княжной, переманив своим остроумным разговором собеседников от неё к себе. Даже Ресторация, в которой по вечерам "гудела" пятигорская молодёжь и где Печорин познакомился с Мери, - это гостиница Найтаки, красивое здание в центре города. Не остался без своего прообраза и дом княжны... Как нетрудно догадаться, имеют свои прототипы и Мери, и Грушницкий, и Вера, и доктор Вернер. Но это - отдельный разговор. Исходя из этого, можно сделать простой вывод: схему построения романа подсказало не только воображение автора, но и хронология событий его биографии. Идеи и образы щедро подкидывала сама действительность, трудно было отказаться от соблазна последовать её велению - как в жизни, так и в творчестве.

4. Печорин: один из многих, многие в одном

Задача художника во все времена: в меру завуалированно (считаясь с царящими в его время нравами и мировоззрением) рассказать о себе, переплавить в тигле собственной души искания смысла жизни и переживания за судьбу человечества, чем обогатить в итоге внутренний духовный НЗ, который, в свою очередь, способен расширить общий культурный горизонт. А будет цел НЗ - будут благополучны и потомки. Знал ли об этом Лермонтов, когда на фактах обыденной жизни строил свой небольшой по объёму, но масштабный по информационной ёмкости роман? Знать, скорее всего, не знал, но чувствовал это - глубоко, тонко, и это чувство не позволило ему бросить работу на полпути (переход от поэзии к прозе редко бывает лёгким). Это - немаловажный факт: современные условия порой позволяют юному художнику увлекаться многими литературными жанрами, но редко когда такая "многофункциональность" даёт миру крупные произведения. У Лермонтова получилось иначе. Уверена, "Герой нашего времени" явился откровением и для него самого: так бывает, когда дитя, тобою порождённое, ранним своим развитием и изрекаемыми глубокими истинами временами сеет в душе сомнение: а мой ли это ребёнок, откуда в нём такая глубина ума? А что ещё можно пожелать человеку, ведь всестороннее самоосознание личности и вытекающая из него глубокая уверенность в бесценности жизни и крупной роли в ней человека думающего, мыслящего - ценный подарок самому себе. Можно поставить роман в один ряд с серьёзными научными трудами по любой из существующих наук; есть области знания, которые помогают человеку ориентироваться во внешнем мире, есть и те, что открывают ему истины о нём самом.
Это прослеживается в каждой повести: Печорин снова и снова пытается приблизиться к миру людей, узнать их поближе, найти, наконец (во славу внутреннего душевного спокойствия), гармоничное равновесие, компромисс в отношениях с ними, чтобы его уязвимость уступила место уверенности в неслучайности собственного рождения (которая ведёт к счастью). Счастье? А знает ли Печорин, что это? Нет, он даже не уверен в том, что оно есть, положено ли оно ему, заслужил ли его такой, как он... Простое человеческое счастье, которое облагораживает душу, и свобода, не позволяющая сделать шаг ему навстречу, оказывается, - антагонисты. С непереносимой горечью рассуждает он о своей свободе, которую не променяет ни на что, и в этих рассуждениях никогда не доходит до конца, жестокого и правдивого конца, который открыл бы ему глаза на простейшую истину: чтобы приманить к себе счастье, необходимо изгнать из своей души всякий страх... А страх переполняет его с сердце оттого, что он болеет за судьбу всякого встреченного им человека, не умеет отстраниться от боли, ибо чувствует огромную ответственность перед кем-то неведомым, невидимым им существом; это порождает масштабную рефлексию и вынуждает его наступать на те же "грабли". Ощущение автором собственной жизни, как замкнутого круга, кольца без начала и конца, обусловило кольцевую композиции произведения: путник вышел из пункта А и вернулся всё в тот же пункт А. Герой не вошёл однажды в читательскую жизнь и не вышел через какое-то время вон (в момент, когда была перевёрнута последняя страница). Он неожиданно ворвался в чужую вселенную, столкнул со своих орбит пару-другую планет, как крупный метеорит, и возвратился в исходную точку, как бумеранг. Читатель понимает, что, пережив столь бурные приключения, невозможно остаться прежним - это заставляет его взглянуть с подобной точки зрения и на собственную жизнь. И тут-то его охватывает смятение, которого он не ведал до сего дня; он растерян, обескуражен, грустен, тих... Он как будто повзрослел за время чтения на много лет, от прежнего него мало что осталось. Рождение нового человека в себе - всегда процесс трудный, имеющий массу "побочных эффектов", которые вполне способны лишить человека остатков былого спокойствия, если он до этого был слаб и малодушен (что может погубить), а могут укрепить его дух так, что он всецело поверить в могущество собственной свободной воли и обретёт новую жизнь. Из этого следует, что роман - квинтэссенция духовных поисков самого Михаила Юрьевича, и дело не ограничивается умозрительными рассуждениями о положительности/отрицательности характера Печорина. Обнаруживая в себе недостатки и пороки (не будем лукавить перед лицом факта: "пороки" эти есть ничто иное, как скрытая под маской порока внутренняя боль от невозможности приложить свои достоинства и доблести к делам реального мира), он жёстко даёт понять окружающим, что не он - первоисточник зла. Его мнимые пороки оттеняют истинные пороки всего общества, которое не помышляет о пополнении какого-то мифического НЗ, а надеется, однажды благополучно отправившись из пункта А, прибыть не менее благополучно в пункт Б, ни разу не потревожив собственную совесть. Поэтому не дано этим людям судить Печорина; он сам казнит себя за свои грехи и всеобщие. В романе это его право окончательно оформляется; он, рассуждая о древних людях и их твёрдой вере в высший промысел (звёзды - лампады, питающие светом одинокие "огоньки, зажжённые на краю леса беспечным странником", - людские жизни), невольно восхищается их верой, противопоставляя ей нынешние бездеятельность и безоглядное преклонение лишь перед человеческим разумом... Ах, наслаждение от борьбы, с людьми ли, судьбою ли, которому отдаёшься без остатка, не размышляя о первородности рока ли, свободной ли воли! Пусть ты - порождение заблуждений древних, зато с лихвой окупаешь краткость человеческого века.

5. "Гармоническая соответственность частей с целым"

Каждая из новелл претендует на высокую художественность и смысловую законченность, имеет право на самостоятельное существование и ценна вне контекста романа, хотя по отдельности перестаёт служить общей идее... "Бэла" сопоставима с пушкинскими "Цыганами": попытка героя найти себя в мире искренних чувств свободных от предрассудков общества людей ("детей природы") проиллюстрирована любовью Печорина к прекрасной черкешенке. Это - история любви, которая имеет всё для того, чтобы стать счастливой, но никогда такой не становится... События, о которых рассказано в повести, нельзя объяснить только капризом избалованного мужского сердца; Печорин здесь благороден, это видно из его обращения с любимой женщиной - Бэла ни в чём не знает отказа, не чувствует себя пленницей в строгом смысле слова. Если бы Печориным двигала страсть, а не стремление тонко сыграть на слабостях других людей (Азамата и Казбича), возможно, Бэла осталась бы жива - ревность возлюбленного не допустила бы никаких прогулок по валу, тем более в его отсутствие. Не поторопись Печорин с похищением красавицы, это сделал бы Казбич; оказалось - похищение похищению рознь. Бэла узнала любовь, а рассуждения Максима Максимыча о том, что она всё равно надоела бы его приятелю, не могут быть бесспорны; судья над любящими - сама жизнь.
"Максим Максимыч" - это ожившая сцена, показывающая противоречия внутри военной среды и одновременно - конфликт поколений: Максим Максимыч при всей своей доброте и отзывчивости, не способен глубоко вникнуть в судьбу человека, близкого ему по положению в обществе и выполняемой роли - защитника границ, который ежедневно видит смерть. Это - трагедия двух наиболее близких друг другу, но неспособных окончательно сродниться людей - уж слишком у них разные мироощущения, степень чувствительности сердца, да и пути их разнятся... Штабс-капитан мягок и сердечен более внешне, но индикатор